+7 (831) 262-10-70

НИЖНИЙ НОВГОРОД, УЛ. Б. ПОКРОВСКАЯ, 42Б

+7 (495) 545-46-62

МОСКВА, УЛ. НАМЁТКИНА, Д. 8, СТР. 1, ОФИС 213 (ОБЕД С 13:00 до 14:00)

ПН–ПТ 09:00–18:00

Стихотворение Джона Донна «Song» («Go and catch a falling star») в переводе Г. М. Кружкова.

Комиссарова Алиса Леонидовнастудент, Нижегородский филиал Высшей школы экономики, г. Нижний Новгород, Россия

Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».

Стихотворение «Song»Go and catch a falling star») входит в группу произведений, опирающихся на овидиеву традицию. Оно посвящено женской неверности, о которой так много писал Овидий. Найти верную женщину для героя Донна представляется невозможным, нереальным. Такое невероятное событие он сравнивает с поимкой звезды, беременностью мандрагоры, тайной раздвоенного дьявольского копыта, осознанием и способностью слышать пение русалок.

Вероятно, помимо традиции Овидия Д. Донн опирался и на работы других известных авторов, писавших о верности женщин. Следует отметить, что в «Неистовом Роланде» (1516) Л. Ариосто данная тема тоже занимает ключевое место. Связь со стихотворением Д. Донна наиболее заметна в следующих строках: «Он мне открыл, что честных женщин нет // Ни в нищенских лачугах, ни в хоромах, // А коя праведной слывет в миру, // Та просто всех ловчей ведет игру»[9]. Как и у Д. Донна, в «Неистовом Роланде» доказывается, что «праведной» женщины не существует на свете, сколько бы её ни искать, поскольку та, кого называют верной, лишь притворяется ею. Встраивая своё стихотворение в уже известный литературный контекст, Д. Донн создаёт новую систему образов, существенно отличную от систем предшественников, писавших о женской верности.

В «Song» мифические образы создают два взаимосвязанных и противоборствующих мира — реальный (мир, в котором живёт герой и неверные женщины) и фантастический (мир необъяснимых явлений, в котором можно найти верную женщину, но только при взаимосвязи с другими чудесами).

Лирический герой Д. Донна предлагает своему безликому собеседнику зачать ребёнка с корнем мандрагоры. Из-за библейского предания о мандрагоровых яблоках, которыми воспользовались для зачатия ребёнка Лия и Рахиль, мандрагоре приписывали возбудительные, благоприятно влияющие на оплодотворение свойства. Кроме того, считается, что выдернутая с корнем мандрагора кричит и сочится кровью, и тот, кто выдирает её, тут же умирает в мучениях, поскольку душа мандрагоры жаждет крови, и она обязательно её заберёт себе. Образ мандрагоры связан с образом женщины, которая привлекает и завлекает и которую невозможно поймать (как и падающую звезду, которая также упоминается в стихотворении). Если попытаться «вытащить» её, забрать себе, то постигнет смертельная кара. Поэтому оплодотворить мандрагору опасно и немыслимо, но в равной степени опасно и немыслимо, с точки зрения Донна, оказывается и заполучить сердце женщины.

Следующий загадочный образ — образ дьявольских копыт. В образе рассеченных надвое дьявольских копыт можно разглядеть мотив двуличия женской натуры. Независимо от мысленной замены образов, вопрос остаётся тем же: кто же разделил надвое дьявольские копыта? Кто же разделил надвое женскую душу и сделал женщин такими, какие они есть? Разгадав эту загадку, как кажется лирическому герою Донна, он сможет понять причину женской неверности, но сам он не верит, что есть вероятность раскрыть эту древнейшую тайну, поскольку никогда не откроется и тайна рассеченных копыт дьявола.

Поющие русалки или сирены — стереотипный образ, восходящий к классическим мифам. Русалки очаровывали мореплавателей необычайно красивым пением и внешностью, желая их погубить. По аналогии с корнем мандрагоры в образе русалки представляется недоступная привлекательная женщина, чьи сердце и душу мужчине ни за что не заполучить. Х.Э. Керлот отмечает в «Словаре символов», что «они могут символизировать извращённое воображение <…> или же — мучительное желание, ведущее, благодаря ненормальности их тел, к саморазрушению, поскольку они не могут удовлетворить ту страсть, которую возбудили <…> Это означает, что они символизируют различные «искушения», встречающиеся на жизненном пути (или в символическом плавании) и препятствующие развитию духа <…> или, другими словами, обрекают его на преждевременную смерть» [5, c. 469‒470]. Автор замечает, что двойной рыбий хвост русалки выражает дуальность (или конфликт) в водных глубинах. Мы же это можем интерпретировать как противоречивость женской души. В «Словаре символов и образности» понятие русалочьей песни трактуется как: 1) персонифицированная красота; 2) нечто несуществующее [2, c. 320]. Лирический герой «Song» приравнивает несуществующее и идеализированное существо — русалку — к верной и добродетельной женщине, которая в его воображении представляет собой такой же мираж, такую же «фикцию». Мир реальный и фантастический сливаются здесь воедино. Создавая фантастические образы, поэт доказывает, что объект реального мира (верная женщина) не существует, ставя его в один ряд с мифическими существами и явлениями. У римских поэтов (Проперция, Овидия и др.) встречается особый приём, получивший название «adunatas» — перечисление всякого рода невозможных событий, которым сопровождается клятва в верности. В эпоху Возрождения этим приёмом пользовались поэты-петраркисты, вероятно, Д. Донн в «Song» на свой лад обыгрывает его [4, c. 293]. Сопоставление фантастических и реальных человеческих желаний в стихотворении («Teach me to hear mermaids singing, // Or to keep off envy’s stinging» [3]) вызывает деструкцию системы образов: подсознательно хочется отделить фантазии от реальности («And find // What wind // Serves to advance an honest mind»), но, вероятно, в рамках данного списка смешанных перечислений невозможно достичь этой цели.

Стихотворение написано четырёхстопным хореем, чередующимся с одностопным, благодаря этому приёму создаются интересные, неожиданные паузы в середине строфы. Укороченные строки, которые предваряют последнюю строку каждой строфы, добавляют песенный характер стихотворению, оправдывая его название «Song». Подобное разделение на две краткие строки заменяет у Донна одну длинную строку с цезурой, делая паузу более длительной, таким образом, выделяя финальные строки. Строка «Serves to advance an honest mind» поражает читателя, поскольку поэт после паузы вдруг сменяет легкомысленный тон предыдущих строк на более серьёзный, философский. К концу строфы герой вдруг задаётся глубокомысленными вопросами: «Or to keep off envy’s stinging, // And find // What wind //Serves to advance an honest mind»? Дроблением строк Джон Донн достигает эффекта сатирической остроты.

Кроме игры с поэтической формой и сравнений с фантастическим миром, Д. Донн использует и другие способы для передачи и раскрытия смысла. Схема рифмовки ABABCCDDD подчёркивает значения слов. Рассмотрим последнюю строфу. Схема ABAB подходит жанру песни, поскольку создаёт мелодичное, напевное чередование, у Джона Донна в этих строках высмеиваются мужчины, верящие в существование честных женщин. В лёгкости, с которой автор пишет о женском непостоянстве, проявляется традиция Овидия. Каждая последующая строка стихотворения ведёт к точному, заготовленному итогу. Рифмуя следующие два стиха по схеме CC, поэт дразнит читателей, готовя их к разочарованию. В последних трёх строках поэт чётко выделяет окончания, словно бы пытаясь вразумительно объяснить собеседнику невозможность женской верности («Yet she // Will be // False, ere I come, to two, or three»). Короткие строки — проявление «strong line» — в этом случае помогают создать эффект ясного и отчётливого произношения каждого слова, четкой дикции.

В «Song» использован ряд других приёмов: аллитерация «strange sights» (повторение согласных звуков подчёркивает слово «invisible» в следующей строке); словосочетание «might meet», близкое оксюморону и определяющее предсказуемость женского предательства; гипербола («ten thousand days and nights»); олицетворение («age snow white hairs»); метафоры («catch a falling star», «to keep off envy’s stinging», «wind serves to advance an honest mind» и др.).

Название «Song», обозначающее жанр, настраивает читателя на мысль, что стихотворение должно быть плавным и мелодичным, но Д. Донн обманывает ожидания, его стихотворение следует законам точности и метафизической остроты. Совершенно в донновском ключе развёрнутое доказательство центрального тезиса стихотворения выстроено парадоксально: прибегая к фантастическим образам, он объясняет реальное. Внутренняя противоречивость стихотворения создаёт иллюзию многосложности смыслов, метафизичность образов. Расчленённое на части произведение кажется простым и понятным, но в целом оно демонстрирует многослойность, в которой смыслы настолько плотно сплетаются между собой, что за ними порой трудно уследить.

Классическим переводом данного стихотворения считается перевод, выполненный Г.М. Кружковым. Переводчик дал своему творению довольно простое имя, следуя за традицией Д. Донна: «Песня» — так было озаглавлено стихотворение при первой публикации, позднее переводчик переименует его в «Песенку» и в таком виде опубликует на своём официальном сайте, причём расположив её первой в цикле «Песни и сонеты». Благодаря новому названию Г.М. Кружков создаёт иллюзию незамысловатого и простого для восприятия лирического произведения, таким образом усиливая сложность художественного текста и порождая у читателей разрозненные впечатления после прочтения.

Стоит заметить, что Г.М. Кружков подражает в переводе форме донновского стихотворения: четырёхстопный хорей, чередующийся с двустопным, рассечённые строки, лишь слегка изменённая схема рифмовки (ABABССDDC). В отличие от Д. Донна, Г.М. Кружков рифмует последнюю строку строфы с пятой и шестой строками и таким образом «окольцовывает» стихотворение, создавая иллюзию круговорота фантазий в голове героя. Четырехстопный хорей в русском стихосложении ассоциируется с традицией переводов народного стиха или его стилизаций. М. Гаспаров объясняет, что этим размером зачастую и переводили «всякий народный иноязычный стих», таким образом, Г.М. Кружков следует за жанровыми особенностями стихотворения Д. Донна, создавая «Песенку» как перевод стихотворения, стилизованного под народную песню.

Система образов, наоборот, претерпевает значительные изменения в его переводе. Внимательно проследим за содержательной стороной перевода, анализируя каждую строфу и сравнивая с оригиналом.

 

 

Таблица 1.

«Песенка»

«Song»

Трудно звёздочку поймать,

Если скатится за гору;

Трудно чёрта подковать,

Обрюхатить мандрагору,

Научить медузу петь,

Залучить русалку в сеть,

И, старея,

Всё труднее

О прошедшем не жалеть [1].

Go and catch a falling star,

Get with child a mandrake root,

Tell me where all past years are,

Or who cleft the devil’s foot,

Teach me to hear mermaids singing,

Or to keep off envy’s stinging,

And find

What wind

Serves to advance an honest mind.

 

Диалог с неведомым собеседником у Донна в первой строфе перерабатывается у Кружкова в перечисление фактов и умозаключений, переводчик теряет ключевую особенность метафизической поэтики Д. Донна — построение текста как доказательства и беседа с неизвестным (воображаемым) собеседником, который нигде не назван прямо, но стихотворение построено как обращение к нему: оно открывается глаголом в повелительном наклонении «go» — буквально: «пойди», «отправляйся». Структура «Песенки» отличается от стихотворения Донна: доказательство посредством перечисления невозможного, фантастического в переводе сменяется довольно примитивным доказательством посредством фактов, которые расположены на грани фантастического и реального (у Донна они, безусловно, лишь фантастические, его лирический герой не верит в чудеса, о которых говорит). Звезда у Г.М. Кружкова предстаёт ещё более недоступной, чем у Донна, поскольку исчезает за горой. Следовательно, путь к звезде становится труднее и тернистее, так как на пути героя стоит гора. Разгадку копыт дьявола герой Кружкова не ищет, но признаёт, что «трудно чёрта подковать» и потому теряет метафизическое двуличие женского образа, основанное на сравнении с дьявольскими копытами. Вопрос о прошедших годах «where all past years are» в переводе возникает неожиданно лишь в конце строфы, заменяя строки Донна о ветре, ведущем к истине. Г.М. Кружков добавляет новый персонаж — медузу, которую можно было бы посчитать заменой русалки, поскольку именно в связи с образом медузы появляется мотив пения, но в следующей строчке возникает и русалка, которую, по мнению лирического героя Кружкова, трудно заманить в свои сети. Так что же происходит? Можно было бы посчитать, что медуза — это некая интерпретация жала зависти «envy’s stinging», но почему же тогда с этим образом связан мотив пения? Образ русалки тоже кардинально изменился. В стихотворении Донна она, подобно сирене, пением пыталась заполучить жертву, а здесь сама играет роль жертвы. Эту трансформацию можно объяснить тем, что в славянской мифологии принято считать, что русалка — это девушка-утопленница, погубившая себя из-за несчастной любви.

Г.М. Кружков в строках Донна «Teach me to hear mermaids singing, // Or to keep off envy’s stinging» делает чрезвычайно вольные перестановки. «Mermaids» он переносит во вторую строку, а «envy’s stinging» — в первую, при этом конкретизируя образ жала зависти. Вполне возможно, медуза, упомянутая переводчиком, это Медуза Горгона, которая, как известно, была наказана Афиной за то, что разделила ложе с Посейдоном в храме богини. Но есть и другая версия: «Афина сделала это … за дерзкое заявление Медузы, что та якобы красотой превосходит богиню» [6, c. 362]. В таком случае замену «жала зависти» на «медузу» можно считать логичным и даже интересным ходом. При дословном переводе у Г.М. Кружкова получилось бы нечто такое: «Научи меня слышать пение медузы // или оградиться от русалок». Кажется, что только образ мандрагоры в переводе Кружкова не претерпел никаких изменений. Архаичную английскую фразу «get with child» Д. Донна переводчик умело преобразует в также устаревший и просторечный глагол «обрюхатить», стараясь придать нужную стилистическую окраску.

 

 

Таблица 2.

 «Песенка»

«Song»

Если ты, мой друг, рождён

Чудесами обольщаться,

Можешь десять тысяч дён

Плыть, скакать, пешком скитаться;

Одряхлеешь, станешь сед

И поймешь, объездив свет:

Много разных

Дев прекрасных,

Но меж ними верных нет.

If thou be’st born to strange sights,

Things invisible to see,

Ride ten thousand days and nights,

Till age snow white hairs on thee,

Thou, when thou return’st, wilt tell me,

All strange wonders that befell thee,

And swear,

No where

Lives a woman true and fair.

 

В этой строфе у лирического героя Г.М. Кружкова наконец появляется собеседник — «мой друг». Единственное существенное изменение, произведённое переводчиком в тексте, — это как раз появление образа этого самого «друга», собеседника, который в стихотворении Д. Донна и в этой строфе не назван, а угадывается лишь по местоимению «thou» — «ты». У Д. Донна тот, с кем общается герой, способен видеть необычные явления и вещи, которые невозможно разглядеть обычному человеку, он такое же немыслимое чудо, как и русалки, мандрагора и дьявол. Лирический герой Донна ведёт беседу с тем, в чьё существование, по сути, не верит. В «Песенке» всё иначе: «друг» героя — реальная личность, «рождённая чудесами обольщаться». Г.М. Кружков не переводит этот образ в разряд фантастических, наоборот, делает его крайне приземлённым. Лирический герой Кружкова иронично посмеивается над своим собеседником, таким образом автор явно пытается в своём переводе передать характерную для метафизического стиля Донна остроту и ироничность.

 

 

Таблица 3.

«Песенка»

«Song»

Если встретишь, напиши —

Тотчас я пущусь по следу!

Или, впрочем, не спеши:

Никуда я не поеду.

Кто мне клятвой подтвердит,

Что, пока письмо летит

Да покуда

Я прибуду,

Это чудо устоит?

If thou find’st one, let me know,

Such a pilgrimage were sweet;

Yet do not, I would not go,

Though at next door we might meet,

Though she were true, when you met her,

And last, till you write your letter,

Yet she

Will be

False, ere I come, to two, or three.

 

Г.М. Кружков выделяет вторую строку восклицательным знаком, столь не свойственным английской литературе. Восклицательный знак показывает, насколько герой Кружкова воодушевлён мыслью о существовании верной женщины, о её поисках. Несмотря на то, что в «Песенке», как и в донновском стихотворении, герой уверенно заявляет, что не поедет по следу за верной дамой, он всё же надеется получить однажды весточку от «друга» о подобном чуде: герой просит собеседника не спешить, но это не значит, что он отказывается от получения подобного письма. В тайне, вероятно, герой надеется, что такая женщина найдётся. Кружков даже даёт верной женщине больше времени на злодеяние: "…пока письмо летит // Да покуда // Я прибуду, // Это чудо устоит?" Безусловно, больше будет затрачено времени в сумме на доставку письма и на дорогу героя к даме, чем на одно написание письма, как это происходит у Донна. Г.М. Кружков вопросом «Это чудо устоит?» явно усиливает и выделяет сравнение верной женщины с одним из невероятных чудес. У Д. Донна данное сравнение имманентно и не требует чёткого высказывания, именно оно выступает в роли ключевой метафоры донновского текста. Последняя строка перевода замыкается вопросительным знаком, выражая некую неуверенность лирического героя, который всё ещё, видимо, жаждет верить в женскую верность, в то время как герой оригинала совершенно убеждён в обратном и не надеется на реализацию фантазий. Таким образом, лирический герой Кружкова лишь носит маску циника и играет роль героя Донна, подражая его умонастроениям. В его псевдоциничных репликах проявляется наивность и неуверенность.

Переводчик существенно переработал систему образов стихотворения Джона Донна, оставив лишь несколько донновских следов, к которым можно причислить фантастические и недостигаемые образы (звезда, мандрагора, русалка), непосредственно связанные с образом преданной женщины, которая представлена как одно из немыслимых чудес, образ собеседника, которому лирический герой доказывает невозможность женской верности. Г.М. Кружков при переводе «Song» явно стремился следовать за особенностями стиля и формы стихотворения Д. Донна. Таким образом он старался быть ближе к оригиналу, но не переводить буквально: себя он ощущает сотворцом переводимого поэта. Переводчик не раз отмечал, что самое важное при переводе — это передача «поэтической силы оригинального произведения» [7], но нельзя забывать и о «собственной крови» [7], которая и делает переводный текст живым и литературным. Г.М. Кружков в своём переводе совмещает две стратегии: воссоздаёт метафизическую образность произведения Д. Донна и в то же время реконструирует систему образов таким образом, чтобы она была принята носителями русской литературный традиции.

 

Список литературы

1.         <Песни и сонеты>: Песенка [Электронный ресурс] // Григорий Кружков. Кruzhkov.net. 2011‒2016. URL: http://kruzhkov.net/translations/english-poetry/john-donne/#pesenka (режим доступа: свободный, дата обращения: 24.11.2015).

2.         Ad de Vries. Dictionary of Symbols and Imagery. Holland, 1974.—668 p.

3.         The Poems of John Donne, ed. by E. K. Chambers. London: Lawrence & Bullen, 1896 [Электронный ресурс] // Bartleby.com, 2012. URL: http://www.bartleby.com/357/ (режим доступа: свободный, дата обращения: 14.11.2015).

4.         Английская лирика первой половины века // Под ред. А. Н. Горбунова. — М.: Изд-во МГУ, 1989. —347 с.

5.         Керлот Х. Э. Словарь символов. М.: «REFL-book», 1994.—608 c.

6.         Кондрашов А. П. Кто есть кто в классической мифологии: Энциклопедический словарь. — М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2002. —768 с.

7.         Мосты и бездны [Электронный ресурс] // Российская газета RG. RU. Выпуск № 6911 (43). URL: http://rg.ru/2016/02/29/grigorij-kruzhkov-v-perevod-nado-dobavit-sobstvennuiu-krov.html (режим доступа: свободный, дата обращения: 13.03.2016).

8.         Триандафилиди А. Н. Легенда о неверных жёнах. Из поэмы «Неистовый Роланд» (песнь XXVIII, строфы I‒LXXV) [Электронный ресурс] // Ковчег.—2015. URL: http://www.kovcheg-kavkaz.ru/issue_65_766.html (режим доступа: свободный, дата обращения: 03.01.2016).