К вопросу о непереводимости романа «Мастер и Маргарита» М. А. Булгакова в русле идиостиля автора

Баранова Анастасия Дмитриевна — Студентка, Институт филологии, Московский педагогический государственный университет, Александров, Россия

Чулкова Екатерина Александровна — Канд. филол. наук, старший преподаватель кафедры теории и практики перевода и коммуникации, Институт иностранных языков, Московский педагогический государственный университет, Москва, Россия

Анализ произведений русской литературы ХХ века, в частности романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», представляет интерес не только для отечественных, но и для зарубежных лингвистов. Проблемой перевода романов М. А. Булгакова занимались такие лингвисты, как Л. В. Полубиченко, Т. С. Минюхина, Е. Л. Телицына, Г. Виянгода, А. Секки, Е. Томсон, Л. Милн и т. д., в центре внимания которых неизменно оказывается проблематика передачи аутентичной культуры оригинала, а также невозможность достижения полноценной эквивалентности, несмотря на попытки переводчиков максимально передать содержательную, эмоционально-экспрессивную и эстетическую ценность оригинала.

При анализе романа «Мастер и Маргарита» в центре внимания зарубежных лингвистов оказываются два аспекта: социально-политический и философско-эстетический [2]. В социально-политическом свете роман представляет собою аллегорическое сатирическое повествование о десятилетии сталинского режима (1928–1938 гг.) или об истории России в целом. Характерным примером социально-политической трактовки романа представляется интерпретация Д. Дж. Б. Пайпера (Великобритания). Работы Э. К. Райта, Т. Р. Н. Эдвардса, Э. Эриксона — мл., Э. Проффер, Н. Натов, Дж. Кертис, Д. М. Бизи, Э. Барретта и др. посвящены философско-эстетической составляющей романа, в том числе идее преображения мира и человека, дихотомии добра и зла, поиску истины. Такой интерес к писателю неслучаен, поскольку Булгаков унаследовал от русских классиков, прежде всего от Пушкина, благородную правдивость, идейную глубину и гуманизм. На протяжении всей своей жизни М. А. Булгаков отстаивал принципы русской классической литературы, следуя заветам своих великих учителей: Пушкина, Гоголя, Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Л. Толстого — любимых и почитаемых им писателей.

В романе «Мастер и Маргарита» классик создает уникальные образы, укрепляющие веру в идеалы света и добра, передача которых на иностранный язык в полном объеме вызывает трудности у переводчика, в первую очередь ввиду того, что «оригинал художественного текста, изначально написанный для читателей своего языка, обладает своими национальными особенностями и характеристиками, которые характерны для данного народа, практически не может быть воссоздан на языке другого народа» [3, с. 13]. Помимо этого, необходимо учесть хронологию романа, действие которого происходит примерно во второй половине 30-х гг. XX века, в период индустриализации СССР, и переплетается с фрагментами ершалаимского мира, представляющего собой аллюзию на библейские мотивы.

При всех вышеуказанных трудностях на данный момент существует семь официальных переводов романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» на английский язык, при этом ранние переводы отличались как качеством, точностью перевода, так и выбором переводческой стратегии. Проведя сравнение переводов М. Гленни, выполненного в 1967 г., и Р. Пивера и Л. Волохонской, вышедшего в свет 30 годами позже, Л. В. Полубиченко приходит к выводу, что М. Гленни стремился адаптировать текст для максимальной простоты восприятия реципиентом, в то время как более поздний перевод нацелен на передачу атмосферы романа, а неизвестная лексика и реалии советского времени были снабжены комментариями на английском языке [4]. Согласно терминологии Шлейермахера, авторы следовали одной из двух стратегий перевода: «приспосабливающей» и «трансформирующей» [6, с. 128]. Ввиду указания на потерю «аутентичности», колорита русского языка и первоначального замысла автора можно сделать вывод, что М. Гленни преследовал стратегию приспособления, или же «одомашнивания» (доместикации), чтобы текст перевода воспринимался так, будто изначально был написан на английском языке.

Подобную стратегию можно проследить при переводе диминутивов в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети». При обращении к Евгению Базарову мать называет сына «Енюшей», «Енюшенькой», что в английском варианте передавалось посредством редупликации прилагательного little («маленький, небольшой») — “my little-little Eugene” или же транслитерации — “Enyushka”, что не воспринимается реципиентом как обращение, полное сердоболия и сердечности, ввиду отсутствия знания уменьшительно-ласкательных суффиксов русского языка; такой перевод не может считаться адекватным.

Подобный пример мы наблюдаем в переводе «Мастера и Маргариты» М. Гленни, где переводчик передает слово «стишки» как “stupid poems” без учета того, что «стишки» в языке оригинала необязательно обладают негативной коннотацией, в то время как в переводе эвалуатив добавления stupid несет ярко выраженную пейоративную окраску.

Р. Пивер и Л. Волохонская, следуя трансформирующей стратегии, прибегают к добавлению в переводе “some nice pijamas” («какая-нибудь хорошая пижама»), для того чтобы точно воссоздать контекстное настроение, которое было передано М. А. Булгаковым следующим образом:

Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы в бальных платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на одну бровь.

Для смягчения коннотации переводчики вынуждены добавлять эмоционально окрашенные слова, чтобы приблизиться к задумке автора. Еще Л. К. Латышев поднимал проблему преодоления лингвокультурного и этнического барьера, где по обе стороны находятся люди разных наций, которым будет тяжело понять определенный стиль передачи чувств и эмоций, — в основе данного психоэмоционального недопонимания лежит расхождение в национальной психологии и мироощущении. Согласно С. Влахову и С. Флорину, неточная интерпретация особых реалий бытового или же общекультурного наследия такого рода часто встречается в переводческой практике, так как таких реалий просто не существует в культуре одной из стран [1, с. 5]. Переводчику необходимо приложить все свои знания и творческие способности для сужения лингвокультурной пропасти.

Л. В. Полубиченко также привлекала внимание к проблеме использования местоимений при переводе произведений русских авторов [4]. Например, при переводе ответа Коровьева на просьбу поговорить с Воландом по телефону («Они заняты») М. Гленни посредством грамматической трансформации передает местоимение 3-го лица множественного числа местоимением мужского рода 3-го лица единственного числа (“He’s busy”), а Р. Пивер и Л. Волохонская трактуют это как «Mister’s busy». На этом примере видны разные подходы переводчиков к интерпретации иронического ответа Коровьева. Носитель языка может воспринять данную реплику с нескольких сторон: или как колкое замечание Коровьева для избавления от нежелательных коммуникантов, или же как указание на то, что Воланд действительно проводил с кем-то время и был занят; или же «они» здесь используется в каламбурном приеме для указания на почтительное отношение Коровьева, который обращается к Воланду на Вы и при ответе склоняет это местоимение. Так, в результате анализа прагматической адаптации разговорной лексики и просторечий в романе «Мастер и Маргарита» Н. Ю. Шугаева и Н. В. Кормилина приходят к выводу, что «разговорная лексика является одной из значимых форм русского национального языка, не менее важной для изучения, чем литературный язык. В художественном тексте просторечие является средством характеристики героя и используется для достижения определенной художественной задачи» [7, с. 133].

Не меньший интерес представляет перевод идиоматического выражения с указанием на классика русской литературы А. С. Пушкина по типу: «А это кто за тебя делать будет? Пушкин?» Данный риторический вопрос или восклицание обладает эмотивной функцией и передает недоумение говорящего. В романе «Мастер и Маргарита» мы также встречаем данное выражение при описании Никанора Ивановича:

Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку раз произносил фразы вроде: «А за квартиру Пушкин платить будет?»

Until this dream, Nikanor Ivanovich knew nothing of the works of Pushkin, although he knew his name well enough and almost every day he used to make remarks like ‘Who’s going to pay the rent — Pushkin?’ (пер. М. Гленни).

Before his dream, Nikanor Ivanovich had been completely ignorant of the poet Pushkin’s works, but his name himself he knew perfectly well and several times a day used to say phrases like: ‘And who’s going to pay the rent — Pushkin?’ (пер. Р. Пивера и Л. Волохонской).

В обоих переводах имя Пушкина вынесено в конец предложения и обособлено тире ввиду того, что в переводе Пушкин становится субъектом действия не в вопросе, а в ответе, приобретая вид объединенной в одно предложение общеупотребительной фразы «А это кто за тебя делать будет? Пушкин?» Однако в то время как для носителей русского языка значение присказки несет дополнительное значение (возмущение незнанием простых истин, недовольство, невозможность делегировать обязанности третьим лицам), англоязычный реципиент воспримет данную реплику как элемент идиостиля персонажа, особенность его речи, не понимая, что несет в себе данное высказывание, что снижает эмоциональное восприятие образа персонажа.

Работа над романом шла с 1928 по 1940 гг., в период активного пополнения языка советизмами. Г. В. Чернов определяет советизмы как «слова и словосочетания, возникшие за годы советской власти, или старые слова и словосочетания, у которых в этот период возникли новые значения» [5, с. 225], называя их «безэквивалентными, то есть не имеющими постоянного устойчивого эквивалента, приемлемого в различных контекстах» [5, с. 223]. Несомненно, оригинал Булгакова пестрит такими выражениями, которые придают тексту аутентичность и акцентируют языковые традиции русского языка того времени. Однако они представляют огромную проблему для переводчиков. Лингвокультурологические различия в языках ставят под вопрос возможность точного перевода таких выражений. Пренебрежение же попытками перевода может быть результатом того, что будет потерян определенный стиль повествования, что повлечет за собой абсолютную потерю в представлении читающего об образе жизни другой страны, что, по сути, будет равняться потере смысла чтения, так как атмосфера жизни в Москве советских лет полностью сойдет на нет, потеряется маркировка исторического периода.

Рассмотрим отрывок текста, в котором Иван Бездомный попал в психиатрическую больницу из-за своего товарища Рюхина. Иван, выражая недовольство, называет его «кулачком».

Кулачок

— Типичный кулачок по своей психологии, — заговорил Иван Николаевич, которому, очевидно, приспичило обличать Рюхина, — и притом кулачок, тщательно маскирующийся под пролетария.

‘A typical kulak mentality,’ said Ivan Nikolayich, who obviously felt a sudden urge to attack Ryukhin. ‘And what’s more he’s a kulak masquerading as a proletarian’ (пер. М. Гленни).

‘Psychologically, a typical little kulak,’ Ivan Nikolaevich began, evidently from an irresistible urge to denounce Riukhin, ‘and, what’s more, a little kulak carefully disguising himself as a proletarian’ (пер. Р. Пивера и Л. Волохонской).

Во всех существующих переводах используется транслитерация этого слова с потерей диминутива, так как англоязычный реципиент не имеет представления об истории изменения коннотации этого слова. Лексема «кулак» изначально употреблялась по отношению к зажиточным крестьянам, после революции же она приравнивается по значению к словосочетанию «враг народа». Таким образом, русский читатель понимает, что Иван хочет оскорбить и унизить своего друга, в то время как англоговорящий читатель лишь догадывается о том, что герой недоволен, по контексту, а не по слову, семантическое ядро которого играет важнейшую роль в этой реплике. Иван называет Рюхина «кулачком», добавляя при этом уменьшительный суффикс «-ок», который направлен к другу с целью уничижения, что придает пейоративную оценку его характеру и действиям. В переводе Р. Пивера и Л. Волохонской данное значение было частично компенсировано добавлением модифицирующего прилагательного little (“psychologically… a typical little kulak”), призванного сократить разрыв в коннотациях оригинала и перевода. М. Гленни же вовсе не прибегает к способам передачи эмоций через морфологические и словообразовательные элементы: “a typical kulak mentality” — лишь из контекста мы понимаем коннотативное значение слова kulak в переводе.

Также хочется отметить использование советизмов в целых переводческих конструкциях, которые в том числе могут изменять смысл сказанного. Например, Булгаков подчеркивает, что «Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к примусу» — бесфитильному нагревательному прибору, работающему на жидком топливе. Здесь важно понимать то, что у Маргариты не было необходимости пользоваться примусом, который во время действия романа считался предметом роскоши, поскольку за нее всю готовку осуществляла прислуга. В переводе М. Гленни мы видим следующее: “Margarita never had to cook”. Переводчик произвел частеречную замену существительного на глагол, а также метонимический перенос с предмета на совершаемое с ним действие, в связи в чем теряется факт того, что девушка живет именно в СССР, а не в любой другой стране, где может позволить себе отказ от самостоятельной готовки. К тому же «не притрагивалась» в русском варианте больше указывает на отчужденность от приготовления пищи из-за отсутствия надобности. В английском же переводе М. Гленни такой окрас полностью пропадает. Р. Пивер и Л. Волохонская использовали транслитерацию с добавлением понятной для реципиента единицы stove: «Margarita Nikolaevna had never touched a primus stove”. Этот вариант больше передает вальяжность жизни героини.

Среди советизмов встречается большое число устойчивых словосочетаний типа составных терминов, аббревиатур и сложносоставных слов, которые чаще всего передаются на английский язык калькированием [1, с. 146]. В романе «Мастер и Маргарита» также встречается большое число подобных единиц типа «госбанк», «интурист» или «финдиректор». Носитель языка способен выявить составляющие данных неологизмов, построенных посредством словослияния, а также отнести их к реалиям советской эпохи. Однако англоязычному реципиенту кальки понятны с точки зрения смысла, но не коннотации, теряется дух советской эпохи. Наглядным примером может послужить перевод слов «интурист» и «госбанк», так как «финдиректор» в переводах передается посредством транслитерации и частично компенсирует потерю национального колорита при калькировании. Для советского человека «интурист» — иностранный турист — был человеком, пришедшим из чужих земель, был подозрителен, так называли тех, кому не доверяли. В обоих случаях перевод был выполнен калькированием выражения «иностранный турист», в связи с чем теряется пейоративная окраска элемента исходного языка, перевод просто констатирует факт нахождения иностранного гражданина на русской земле.

Госбанк

— Деньги, — продолжал артист, — должны храниться в госбанке, в специальных сухих и хорошо охраняемых помещениях.

‘Money,’ the actor went on, ‘should be kept in the State Bank, in dry and specially guarded strong rooms’ (пер. М. Гленни).

‘Money,’ the artiste went on, ‘must be kept in the state bank, in special dry and well-guarded rooms’ (пер. Р. Пивера и Л. Волохонской).

Интурист

— Да, мы не верим в бога, — чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз.

‘Yes, neither of us believes in God,’ answered Berlioz with a faint smile at this foreign tourist’s apprehension (пер. М. Гленни).

No, we don’t believe in God,’ Berlioz replied, smiling slightly at the foreign tourist’s fright, but we can speak of it quite freely (пер. Р. Пивера и Л. Волохонской).

Помимо аллюзий на советскую эпоху, творчество М. А. Булгакова наполнено использованием библеизмов и библейских реминисценций. Охват тематической лексики ранжируется довольно широко: присутствуют как единичные упоминания библеизмов и фразеологизмов, пришедших из Священного Писания, так и целые библейские сюжеты. Библейские упоминания и аллюзии свойственны не только роману «Мастер и Маргарита», но и стилю письма Булгакова в целом, что придает его произведениям узнаваемый идиостиль и многогранность.

Несомненно, говоря об этом произведении, можно сказать, что такие герои, как Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри, представляют собой воплощение, с одной стороны, исторических, а другой — библейских фигур. Однако в данном романе встречается также аллюзия на змея-искусителя, образ которого угадывается в Иване Николаевиче из мыслей Рюхина.

Рюхин тяжело дышал, был красен и думал только об одном, что он отогрел у себя на груди змею, что он принял участие в том, кто оказался на поверку злобным врагом.

Ryukhin, breathing heavily, turned red, there was only one thought in his mind — that he had nourished a serpent in his bosom, that he had tried to help someone who... had treacherously turned on him (пер. М. Гленни).

Ryukhin, breathing heavily, turned red. There was only one thought in his mind — that he had nourished a serpent in his bosom, that he had tried to help someone who when it came to the pinch had treacherously rounded on him (пер. Р. Пивера и Л. Волохонской).

Во всех переводах аллюзия на змея-искусителя сохранена и понятна реципиенту, исходная идиома «змею на груди отогреть (пригреть)», т. е. проявить хорошее отношение к человеку, который в дальнейшем отплатит неблагодарностью или предательством, переведена словарным эквивалентом с опущением одного из компонентов — cherish: cherish a serpent in one’s bosom. Это связано с тем, что большая часть всем известных библеизмов присутствует практически во всех языках и переводится посредством эквивалентов.

Однако при описании потопа в доме Драмлита, который представляет собой аллюзию на Всемирный потоп (Быт. 6-8 и др.), связь с библейским сюжетом прослеживается за счет создания сходных образов, а также эмоционального напряжения. В переводах М. Гленни и Р. Пивера и Л. Волохонской мы наблюдаем сходные образы разрушения и паники домработниц:

Домработница Кванта кричала бегущим по лестнице, что их залило, а к ней вскоре присоединилась домработница Хустова из квартиры № 80, помещавшейся под квартирой Кванта. У Хустовых хлынуло с потолка и в кухне, и в уборной. Наконец, у Квантов в кухне обрушился пласт штукатурки с потолка, разбив всю грязную посуду, после чего уже пошел настоящий ливень: из клеток обвисшей мокрой драни хлынуло как из ведра.

The Quants’ maid shouted to them that they were being flooded out and she was soon joined by the Khustovs’ maid from No. 80 which lay underneath the Quants’. Water was pouring through the Khustovs’ ceiling into the bathroom and the kitchen. Finally an enormous chunk of plaster crashed down from Quants’ kitchen ceiling, smashing all the dirty crockery on the raining-board and letting loose a deluge as though someone upstairs were pouring out buckets of dirty rubbish and lumps of sodden plaster (пер. М. Гленни).

Quant’s housekeeper shouted to those running up the stairs that they were being flooded, and she was soon joined by Khustov’s housekeeper from apartment no. 80, located just below Quant’s apartment. At Khustov’s it was pouring from the ceiling in both the kitchen and the toilet. Finally, in Quant’s kitchen a huge slab of plaster fell from the ceiling, breaking all the dirty dishes, after which came a real downpour, the water gushing from the grid of wet, hanging lath as if from a bucket (пер. Р. Пивера и Л. Волохонской).

Таким образом, библеизмы не только заставляют читателя задумываться и проводить параллели со Священным Писанием, находить отсылки к библейским сюжетам, но и дают некую образную характеристику героям. Например, в то время как Мастер говорит: «Я знаю, что мы оба жертвы своей душевной болезни, которую, может быть, я передал тебе... Ну, что ж, вместе и понесем ее», читатель в словосочетании «понесем ее» угадывает фразеологизм, пришедший из Библии, — «нести крест».

В заключение стоит отметить, что мастерское использование библеизмов и советизмов при создании романа М. А. Булгаковым подчеркнуло московский колорит произведения и углубило замысел ершалаимских глав. Органичное переплетение художественного, национального и библейского создает неповторимую картину русской классической литературы, весь великий замысел которой будет понятен лишь носителю русского языка, владеющему в полной мере фоновыми знаниями. Таким образом, независимо от способа перевода советизмов в исследуемых текстах (калькирование, транслитерация) передать национальный колорит или значение исходной реалии невозможно без экспликации оттенков значения в комментариях или сносках. В отличие от реалий советской эпохи, библеизмы и библейские аллюзии известны носителям многих языков и не представляют трудностей для перевода ввиду общеупотребительности библейских афоризмов, а также узнаваемости библейских сюжетов.

Библиографический список

1.    Влахов С. И., Флорин С. П. Непереводимое в переводе. М.: Р.Валент, 2009. 360 с.

2.    Галинская И. Л. Рецепция творчества М. А. Булгакова в англоязычной критике // Наследие Михаила Булгакова в современных толкованиях. М.: РАН, 2003. С. 107–120.

3.    Комиссаров В. Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): Учебник для институтов и факультетов иностранных языков. М.: Высшая школа, 1990. 253 с.

4.    Полубиченко Л. В. Роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: что не поддается переводу и почему? // XV Всероссийский фестиваль науки NAUKA 0+. М., 2020. URL: https://journonline.msu.ru/articles/ocherk/pochemu-bulgakova-nevozmozhno-perevesti/.

5.    Чернов Г. В. К вопросу о передаче безэквивалентной лексики при переводе советской публицистики на английский язык // Ученые записки 1-го МГПИИЯ. 1958. Т. 16. С. 223.

6.    Шлейермахер Ф. О разных методах перевода: Лекция, прочитанная 24 июня 1813 г. // Вестник МГУ. Сер. 9. «Филология». 2000. № 2. С. 127–145.

7.    Шугаева Н. Ю., Кормилина Н. В. Прагматическая адаптация разговорной лексики при переводе на английский язык романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» как способ преодоления лингвокультурного барьера // Вестник Чувашского государственного педагогического университета им. И. Я. Яковлева. 2021. № 3 (112). C. 130–141.

Список источников

8.    Булгаков М. А. Мастер и Маргарита // СПб.: Азбука-классика, 2005. 605 с.

9.    Bulgakov M. The Master and Margarita. L.: Collins and Harvill Press, 1967. 205 p.

10.  Bulgakov M. The Master and Margarita. L.: Penguin Books, 2007. 412 p.