Два перевода поэмы Альфреда де Виньи «Смерть волка»: культурный трансфер и вербальная реальность
Автор: Жужгина-Аллахвердян Тамара Николаевна, доктор филологических наук, профессор кафедры перевода, ГВНЗ «Национальный горный университет», г. Днепропетровск, Украина
Статья подготовлена для публикации в сборнике «Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода».
В системе обмена культурными ценностями переводчик занимает невидимые позиции, но именно на нем лежит ответственность познакомить соотечественников, зачастую незнакомых с языком оригинала, с инокультурными объектами – артефактами, текстами, высказываниями. В настоящей статье представлен сравнительный анализ двух ранних переводов поэмы Виньи «Смерть волка» (1843) – В.Курочкина и А. Фёдорова, появившихся в период, когда в России преобладали переводы, призванные просветить русских читателей, познакомить их с иноязычными поэтами. По многочисленным свидетельствам знатоков словесности, А. де Виньи опередил по форме и по вдохновению всех своих современников, оказал влияние на потомков. Сложная творческая судьба этого романтика, в котором, по выражению французского писателя и критика Реми де Гурмона, было «слишком мало романтического», не оставила равнодушным никого, кто прикоснулся к его произведениям. Следует согласиться со справедливым мнением авторитетного де Гурмона: Виньи «никогда не был банален» и никто никогда не упрекнет автора «Рога», «Дома пастуха», «Смерти волка» в унижении разума.
Первый перевод «Смерти волка» («La mort du Loup»), выполненный поэтом-шестидесятником Василием Степановичем Курочкиным (1831–1875), был напечатан в журнале «Современник» в 1864 г. [1]. Это был период, когда личности русских переводчиков формировались под воздействием западноевропейской и русской культур в условиях демократизации русского общества, искусства и литературы, ее газетной и журнальной беллетризации [6, с. 251]. Второй перевод «Смерти волка», принадлежащий Александру Митрофановичу Фёдорову (1868–1949), появился в журнале «Современный мир» в 1908 г. [2]. В это время в России продолжали издавать в переводах произведения и собрания сочинений европейских авторов, в печати появились истории, очерки и антологии западной литературы. Переложение поэмы «Смерть волка» на русский язык обеспечило ее автору новую жизнь в ментально-родственной иноязычной среде, а переводчикам – возможность передать с помощью «чужого» текста собственные мысли, чувства, впечатления, понятия и представления. «Смерть волка» оставалась и далее в поле зрения русских поэтов и переводчиков. Кроме переводов В.Курочкина и А.Фёдорова, имеются малоизвестные интерпретации «Смерти волка» Н. Ларка («Русская мысль», 1898) и Вс. Рождественского, а также хорошо известные переводческие версии – В. Левика и Ю. Корнеева [3 – 5].
Во времена В.С. Курочкина теория перевода значительно отставала от переводческой практики (как известно, переводоведение как наука сложилось только в 50-е гг. ХХ в. [9 – 10]), но в печати уже велись жаркие споры о сути и качестве перевода, его отношении к подлиннику. «Король русской рифмы», критик и переводчик Д.Д. Минаев полагал, что за «буквальною верностью в переводе» гоняются только те, кто не имеет «художественного чутья и понимания», а переводчик, он же художник, «обязан передать только дух чужого поэта, вовсе не придерживаясь подстрочной точности буквоедов». «Внешняя близость к подлиннику, – писал Минаев в статье о Курочкине как переводчике Беранже, – только делает всякий перевод безличным. Всякого иностранного поэта можно перевести почти подстрочно и даже очень звучными стихами, но если при этом не уловлен тип оригинала, то перевод решительно не достигает своей цели». Современная наука о переводе установила, что восприятие переводчиком исходного поэтического текста обусловлено взаимодействием его собственной картины мира и индивидуальной вербальной реальности с поэтосферой переводимого текста и представленной в нем лингвокультурной действительностью. Нельзя не согласиться с мнением, что восприятие текста переводчиком «должно быть не столько адекватным действительному (конкретному) положению дел в реальном мире, сколько той интерпретации объективной реальности, что дается автором в исходном тексте» [8, с. 72 – 78].
Поэма Виньи «Смерть волка» в переводе В. Курочкина отличается строгостью слога, преобладанием эпического начала над лирическим. Версия А.Фёдорова, напротив, свидетельствует о преобладании мягкого лиризма над эпическим началом, о любви переводчика к эпитетам и украшениям текста, отсутствующим в оригинале. Поэма «Смерть волка» многократно печаталась в России в переводческой интерпретации Василия Курочкина, которая по сей день считается одной из лучших. Свойственная поэтической манере поэта-«искровца» словесная игра, использование лексики с «оппозитивной стилистической окраской» [6, с. 251] обеспечили этому переводу жизнестойкость и конкурентоспособность.
Виньи славился как поэт-живописец, поэт-колорист, и «Смерть волка» начинается короткой, но выразительной пейзажной зарисовкой: Les nuages couraient sur la lune enflammée / Comme sur l'incendie on voit fuir la fumée, / Et les bois étaient noirs jusques à l'horizon [13, с. 251]. В.Курочкин в переводе этого фрагмента осуществил небольшие лексические трансформации, сохранив образ «черного леса» и пламенеющей луны: Как над пожарищем клубится дым летучий, / Над раскаленною луною плыли тучи. / Мы просекою шли. Недвижно мрачный лес, / Чернея, достигал верхушками небес. У А. Фёдорова этот фрагмент переведен сходно: Клубились облака под бледною луною, / Как над пожарищем клубится сизый дым. / До горизонта лес чернел сплошной стеною. У лиро-эпического поэта Виньи «облака бежали», у лирика Фёдорова – клубились; у Виньи луна пылающая, в переводе Фёдорова – луна бледна; Виньи сравнил тучи с «дымом от пожара», А. Фёдоров дополнил сравнение эпитетом «сизый». Автор «Смерти волка» ведет повествование от первого лица, создает собирательный образ охотника: Nous marchions, sans parler, dans l'humide gazon, / Dans la bruyère épaisse et dans les hautes brandes / Lorsque, sous des sapins pareils à ceux des Landes, / Nous avons aperçu les grands ongles marqués / Par les loups voyageurs que nous avions traqués. В. Курочкин передал эту картину скупыми, точными словами, сосредоточив внимание на действии: Мы просекою шли, Мы шли внимательно, …и вдруг у старой ели / Глубокие следы когтей мы разглядели. При этом в переводе исчезли штрихи пейзажа, придающие сцене картинность и живописность: l'humide gazon «мокрая трава», la bruyère épaisse «густой вереск», les hautes brandes «высокие пустоши». У Фёдорова почти подстрочная точность перевода, подчас следование его букве сочетается со стилистическими переделками и смысловыми отступлениями от исходного текста, лексическими трансформациями за счет введения красочных определений и оценочных слов, дополнительных эпитетов: Мы зорко двигались с волнением немым; под сумрачным навесом / Могучих сосен; верный волчий след. Стилистические и семантические «вольности» переводчика при описании местности, его склонность к дополнительным определениям придают переводу особую поэтичность и самобытность. Использование топонимов, подчас обильная топонимика, – особенность поэзии Виньи. И в «Смерти волка» поэт-романтик называет конкретную местность: событие происходит в Ландах (департамент на юго-западе Франции). Обращает на себя внимание, что в обоих переводах топоним опущен и это делает описание более отвлеченным.
В первой части «Смерти волка» автором, талантливым пейзажистом, мастерски, в строгом стиле, воссоздана атмосфера лесной тишины. В тексте доминируют глаголы, эпитеты редки, по контрасту вводятся метафорические образы «флюгера в трауре» и ветра, достигшего «одиноких башен»: Nous avons écouté, retenant notre haleine / Et le pas suspendu. - Ni le bois ni la plaine/Ne poussaient un soupir dans les airs; seulement / La girouette en deuil criait au firmament; / Car le vent, élevé bien au-dessus des terres, / N'effleurait de ses pieds que les tours solitaires. В. Курочкин допустил заметные отступления от исходного текста и необходимые семантические замены в пейзажной зарисовке. Для описания тишины переводчик употребил глагольные формы и выражения: затаили дух, остановясь, навострили слух, замерло, не шелестил. В интерпретации А. Фёдорова атмосфера молчания и тишины передана с помощью глаголов и глагольных выражений (замереть, безмолвствовать, хранить … молчанье), дополнительных эпитетов (чутко замерли, башни каменные немые и одичалые, седые дубы) и уточняющих слов-образов глубокого молчанья и тишины. Переводчик конкретизировал пейзаж уточняющим образом старого замка, отсутствующим в исходном тексте. Образ ветра, коснувшегося башен, в интерпретации А. Фёдорова заменен антонимичным образом ветра, не коснувшегося дубов и башен; образ флюгера трансформирован в образ тоскливо плачущей совы, введен мотив туманного полусна, отсутствующий в подлиннике.
Особого внимания заслуживает перевод содержащегося в подлиннике метафорического образа спящих дубов, которые прислонились к скалам, опершись на выступы: Et les chênes d'en bas, contre les rocs penchés, / Sur leurs coudes semblaient endormis et couchés. Синтаксис французского подлинника усложнен причастиями и не совсем понятно, к какому слову относится притяжательное прилагательное leurs – к les chênes (дубы) или к les rocs (скалы) – и каково значение существительного coudes (локти, изгибы). В. Курочкин перевел это место следующим образом: И дубы дольние, как будто бы локтями / На скалы опершись, дремали перед нами. А. Фёдоров упростил метафорический образ, опустив «трудное место»: Не трогал ветерок седых дубов на скалах.
В поэме Виньи тщательно, со знанием охотничьего дела, воссоздан образ самого старого и опытного охотника, изучающего следы волков: Rien ne bruissait donc, lorsque, baissant la tête, / Le plus vieux des chasseurs qui s'étaient mis en quête / A regardé le sable en s'y couchant; bientôt, / Lui que jamais ici l'on ne vit en défaut,/ A déclaré tout bas que ces marques récentes / Annonçaient la démarche et les griffes puissantes / De deux grands loups-cerviers et de deux louveteaux. В. Курочкин пространно описал эту встречу, увеличив текст до девяти строк; А. Фёдоров, наоборот, сжал рассказ до четырех строк: Тогда передовой, старик, охотник ярый, / Разведчик опытный, – прильнул к песку и нам / Внушительно сказал, что, судя по когтям, / С волчихой волк прошел, и их волчата – парой. Верный лирическому стилю, он не поскупился на дополнительные определения, отсутствующие в оригинальном тексте. Описывая поведение диких зверей, Курочкин предельно упростил имеющееся в оригинале развернутое сравнение волков с борзыми, сведя его к отвлеченному сравнению с псами, с их громким лаем. Фёдоров вовсе опустил это сравнение, но при этом сохранил строгость стиля, языковую точность в передаче деталей пейзажа и драматизма повествования благодаря четко выдержанной динамической манере изложения события: Мы приготовили ножи и шли вперед, / Блестящие стволы, скрывая осторожно. / Вот стал передовой. Я подался тревожно, / Взглянул между ветвей, сплетавшихся как свод, / И встретил пару глаз; они из тьмы сверкали. / Четыре легкие фигуры танцевали / В сиянии луны средь вереска. Они / Уже почуяли, что враг вблизи таится.
Виньи живописал, создавая образ волков. В предельно сжатой поэтической форме он сообщил содержание древнего мифа о полубогах Ромуле и Реме, сравнив волчицу и волчат с мраморным изваянием в Риме: Le père était debout, et plus loin, contre un arbre, / Sa louve reposait comme celle de marbre / Qu'adoraient les Romains, et dont les flancs velus / Couvaient les demi-dieux Remus et Romulus. В.Курочкин стилистически трансформировал текст, ввел оценочные слова, пересказал историю рождения Рима без упоминания имен его легендарных создателей: Их мать красиво так лежала перед ними, / Как изваяние волчицы, славной в Риме, / Вскормившей молоком живительным своим / Младенцев, призванных построить вечный Рим. А. Фёдоров наполнил сравнение риторическим пафосом, упомянув легенду о волчице, вскормившей Ромула и Рема: Поодаль волк застыл, а боком к нам, в тени / Под деревом – как бы изваяна волчица: / Мать Рима, та, кого Рим не забыл, и кем / Любовно вскормлены владыки Ромул, Рем. При этом в переводе Курочкина приложение les demi-dieux из оригинального текста заменено на историко-литературное Младенцев, призванных построить вечный Рим, в переводе Фёдорова – на владыки. В первом переводе мифологический флер, имеющийся в подлиннике, сохранен благодаря определению «вечный (Рим)». Во втором переводе мифологизация образа отсутствует
В первой части поэмы Виньи мастерски воссоздал картину схватки зверя с собаками, описал его трагическую смерть. Динамика «батальной» сцены передана нанизыванием разнообразных глаголов и деепричастий (vient et s'assied, s'est jugé perdu, était surpris, a saisi, n'a pas deserré, traversaient, Se croisaient en plongeant, a roulé, restaient, clouaient, entouraient, regarde, se recouche, en léchant, sans daigner savoir, a péri, refermant ses grands yeux, meurt sans jeter un cri), эпитетов-причастий и причастных оборотов (dressées, enfoncées, compté, pris, baigné dans son sang, le sang répandu), красочных или точных эпитетов при существительных (ongles crochus, gueule brûlante, chien le plus hardi, gorge pantelante, mâchoires de fer, couteaux aigüs, larges entrailles, chien étranglé). Курочкин в переводе этой сцены использовал стилистические трансформации и перестановки, передав свое видение события и свое понимание предсмертного поведения зверя (перед людьми и перед смертью горды).
В переводе рефлективной части стихотворения поэт-«искровец» конкретизировал урбанистический мотив, перевел сравнение свободных волков с услужливыми собаками из философско-этической плоскости в социально-политическую: Чтобы не шел с людьми в их городах на стачки, / Чтоб голод выносил, но чтоб не брал подачки, / Как пес, который гнать из-за куска готов / Владельцев истинных из их родных лесов. Находясь под влиянием газетной беллетризированной культуры 1860-х гг., в частности, фельетона с политической проблематикой [7], Курочкин придал строкам из Виньи социальную злободневность и, совместив несовместимое, заменил мотив сделки животного с человеком мотивом городской стачки. В этих строках отразилась свойственная 1860-м гг. особенность просветительского культурного диалога, нашли выражение лежащие в основе процесса перевода принципы осмысления «чужого» как «близкого», столь необходимые для постижения и осознания переводчиком инокультурной вербальной реальности. А. Фёдоров, будучи точным в этой части перевода, не допустил политизации философско-этической идеи и иных смысловых вольностей и дополнений: Чтоб в сделку никогда с врагами не войти, / Как те ничтожные и низкие творенья, / Которые должны за пищу и за кров / Терзать владельцев скал, ущелий и лесов).
В третьей части поэмы автор-рассказчик, воспринявший случай на охоте как урок мужества и призыв к гордому стоицизму (stoïque fierté), размышляет о страдании и героической смерти волка. Приведем этот фрагмент полностью:
Ah! je t'ai bien compris, sauvage voyageur,
Seul le silence est grand; tout le reste est faiblesse.
Ah! je t'ai bien compris, sauvage voyageur,
Et ton dernier regard m'est allé jusqu'au coeur!
Il disait: «Si tu peux, fais que ton âme arrive,
A force de rester studieuse et pensive,
Jusqu'à ce haut degré de stoïque fierté
Où, naissant dans les bois, j'ai tout d'abord monté.
A force de rester studieuse et pensive,
Jusqu'à ce haut degré de stoïque fierté
Où, naissant dans les bois, j'ai tout d'abord monté.
Gémir, pleurer, prier est également lâche
Fais énergiquement ta longue et lourde tâche
Dans la voie où la sort a voulu t'appeler,
Puis après, comme moi, souffre et meurs sans parler».
Gémir, pleurer, prier est également lâche
Fais énergiquement ta longue et lourde tâche
Dans la voie où la sort a voulu t'appeler,
Puis après, comme moi, souffre et meurs sans parler.
В. Курочкин, переводя этот фрагмент, внес свое понимание духовного состояния и мыслей автора о судьбе человека, который, по его мнению, проигрывает в сравнении с гордым волком, призывающим своей смертью укреплять дух и учиться умирать «не пикнув». Однако из-за семантических трансформаций и смысловых упрощений, замены мотива «души» мотивом «духа», мотива страдания – мотивом терпения переводчик потерял существенные мысли из оригинального текста, перевел акцент в иную смысловую плоскость: О! если б человек был так же духом тверд / Как званием своим «царя зверей» он горд! / Бесстрашно умирать умеют звери эти; / А мы – гордимся тем, что перед ними дети! / Когда приходит смерть, нам трудно перенять / Величие зверей – умение молчать. / Волк серый! Ты погиб, но смерть твоя прекрасна. / Я понял мысль твою в предсмертном взгляде ясно. / Он говорил, твой взгляд: «Работай над собой, / И дух свой укрепляй суровою борьбой ... / Когда ж окрепнешь ты, всей жизни смысл проникнув, / Тогда терпи, как я, и умирай, не пикнув». Перевод А.Фёдорова, на наш взгляд, семантически ближе к исходному тексту, хотя не свободен от вольностей и смысловых трансформаций: Увы, – подумал я. – Как это ни обидно, / Мне стыдно за себя, за человека стыдно. / О, как ничтожны мы. Достойно умирать / Учиться мы должны у вас, зверье лесное! / Удел живущего – бороться и страдать. / Величье в твердости; ничтожно остальное. / Бродяга сумрачный, я подвиг твой постиг. / Мне вглубь души твой взгляд тускнеющий проник ... / Молиться и стонать и плакать недостойно. / Исполни долг, но долг владыки, не раба. / Трудись, иди, куда зовет тебя Судьба, / Страдай и умирай, как умер я спокойно. Однако в целом, несмотря на опущение мотива гордого стоицизма, сквозного в творчестве А. де Виньи, в обоих переводах сохранена ключевая мысль поэмы о стойкости духа и героической смерти.
Осуществленный макро- и микроанализ переводов В. Курочкина и А.Фёдорова продемонстрировал особенности индивидуального восприятия и осознания инокультурного контекста и соответствующих этому сознанию когнитивных эталонов. В целом рассмотренные переводы сохранили и передали особый, свойственный А.де Виньи «духовный аристократизм», высочайшую внутреннюю культуру, благородство и гуманизм. В процессе созидания нового текста и иной языковой реальности сработал немаловажный фактор – высокий профессионализм и честность переводчиков, верность принципам адекватности при выборе вербальных трансформаций. Авторы переводов продемонстрировали не только блестящее знание французского языка, но также знание людей и самих себя, понимание «чужой» и «своей» культурной реальности, чужой и своей «модели мира». На философско-этический и жизненный опыт, накопленный автором, переводчики наложили свой собственный опыт, отпечатавшийся в логических суждениях, понятиях, умозаключениях, образах и картинах. Различия в интерпретации и трансформациях вербальной реальности «Смерти волка» вытекают из особенностей индивидуального творческого мышления и специфики личного восприятия стоических философско-этических взглядов и моральных установок, а также мыслей и чувств французского романтика. Адекватность интерпретации образов и целесообразность стилистических и в большинстве своем лексико-семантических модификаций в границах заданной вербальной реальности достигнута переводчиками в соответствии с уровнем понимания и осмысления исходного текста при помощи доступных ментальных, мифопоэтических и мифориторических средств переноса и трансформаций «инокультурного» и «иноязычного» явлений, их «внедрения» в родную культурную и вербальную системы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Виньи, А. де. Смерть волка. Перевод В. Курочкина // Французские стихи в переводах русских поэтов XIX – XX вв. / сост. Е. Эткинд. – М.: Прогресс, 1969. – С. 363 – 367.
2. Виньи, А. де. Смерть волка. Перевод А. Фёдорова // Современный мир, 1908, Л II. – С. 19 – 20.
3. Виньи, А. де. Смерть волка. Перевод Ю. Корнеева // Западноевропейская лирика. – Л.: Лениздат, 1974. – С. 382 – 385.
4. Виньи, А. де. Избранное. – М.: Искусство, 1987. – С. 488 – 491.
5. Жужгина-Аллахвердян, Т.Н. Поэзия Альфреда де Виньи в русских переводах // Сучасні стратегії та методології навчання перекладу: [Матеріали міжнародної наук. конференції]. – Дніпропетровськ : Літограф, 2012. – С. 18–22.
6. Последнее стихотворение. 100 русских поэтов XVIII – XX вв. Антология-монография / автор-сост. Ю. Казарин. – Екатеринбург: изд-во Уральского ун-та, 2011. – 552 с.
7. Румянцева, В.Н. Стихотворный фельетон середины XIX века: Н.А. Некрасов, В.С. Курочкин, Д.Д. Минаев: дис. ... канд. филол. наук. - Оренбург, 2007. – 234 с.
8. Янссен-Фесенко, Т.А. Перевод как вербальная реальность сознания // Гермес. Научно-художественный сборник / сост. А.Н. Злобин. – Саранск, 2009. – С. 72 – 78.
9. Эткинд, Е. Российская интеллигенция: два поколения // Эткинд Е. Барселонская проза. – Харьков: Права людини, 2013. – 244 с.
10. Эткинд, Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. – Л.: Наука, Ленингр. отд., 1973. – 248 с.
11. Toesca, M. Alfred de Vigny, ou La passion de l'honneur. - P., 1972. – P. 181.
12. Vigny, A. de. Oeuvres complètes. – P.: Seuil, 1965. – P. 100 – 102.